Критика: О Гоголе (Приложение двух этюдов). Николай васильевич гоголь эстетик и литературный критик Что говорил гоголь о критиках

Гоголь-критик

Поэзия есть чистая исповедь души, а не порожденье искусства или хотенья человеческого; поэзия есть правда души.

Гоголь. О «Современнике»

В суждениях Гоголя о литературе надо различать две стороны - пророческую (когда Гоголь судит о высших целях творчества и самой жизни) и практическую, когда он выступает как толкователь и критик искусства. Это суждения главы школы и духовного вождя, писателя, избравшего Литературу основным делом своей жизни, и человека, для которого творчество - нечто более высшее, чем создание образов. Взгляд Гоголя-критика окидывает литературу от Гомера до Языкова, во взгляде этом нет дробности, он целен, вбирая в себя как малые, так и великие явления искусства. Нет ни одного имени в русской литературе, на которое бы не отозвался Гоголь, на которое бы так или иначе не откликнулся. Отклики эти рассыпаны в его статьях, письмах и, наконец, в сочинениях. Редко кто из гоголевских героев откажется поговорить о литературе, коснуться мимоходом то Пушкина, то Булгарина, да и сам автор не прочь объясниться с читателем, сказать и о себе, и о своей поэме или повести.

Полемика с читателем - любимая форма Гоголя-критика. Он не стесняясь теснит Гоголя-поэта и столь же легко уступает ему право голоса, когда считает, что время критики прошло и настало время поэзии. Критические пассажи Гоголя в «Мертвых душах», например, легко мешаются с описаниями похождений Чичикова.

Спор Гоголя с читателем (и с критикой) исходит из непонимания ими его целей, его метода и просто существа его творчества. Это непонимание пришло с первыми публикациями, оно сопровождало Гоголя всю жизнь, критика Гоголя поэтому - объяснение себя, объяснение своего смеха, объяснение и оправдание перед читателем.

Из желания объяснить Пушкина рождается первая критическая работа Гоголя - статья «Борис Годунов. Поэма Пушкина» (1831). Из желания объяснить Брюллова - статья «Последний день Помпеи» (1834). Из желания объясниться с публикою насчет «Ревизора» - статья-пьеса «Театральный разъезд». И наконец, желание объяснения и оправдания собственного творчества порождает целую книгу - «Выбранные места из переписки с друзьями».

Гоголь-критик - человек, опирающийся прежде всего на свой опыт и на опыт русской литературы конца восемнадцатого - начала девятнадцатого века. В «Выбранных местах из переписки с друзьями» он помещает статью «В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность», обозревая российскую словесность от Ломоносова до Лермонтова. В самом названии этой статьи чувствуется максимализм. Гоголь берется определить ни более ни менее как существо русской литературы и высказать о ней окончательные суждения. Это тоже свойство Гоголя-критика. Как и Гоголь-поэт, который стремится объять в своих сочинениях всю русскую жизнь, Гоголь-критик охватывает в этой статье все, что создала русская литература до него и при нем.

При этом он не называет литературу литературою, а дает ей имя поэзии, не различая стихи и прозу, басенный жанр и жанр комедии. Поэзия и творчество Пушкина, Грибоедова, Крылова, Державина, Фонвизина, и проза Лермонтова, и проза Карамзина… То же и в «Учебной книге словесности для русского юношества», составленной в конце жизни Гоголя. Даже о романе Гоголь пишет: «Роман, несмотря на то, что в прозе, но может быть высоким поэтическим созданием». Для Гоголя поэзия «есть правда души», она целостна, неделима, деление на роды и виды наносит ее целостности урон. Роман - поэзия не только потому, что он поэтически построен (как «Мертвые души»), но и оттого, что несет поэтическую идею.

Тайна прозы Гоголя заключена в музыке прозы Гоголя. Музыка, музыкальная гармоническая связь мира стоит в центре гоголевской идеи искусства, которое само по себе объединяет, соединяет и дает разорванным явлениям жизни равновесие. «Искусство не разрушенье, - пишет он В. А. Жуковскому. - Под звуки Орфеевой арфы строились города…»

Кажется, это противоречит представлению о Гоголе как о сатирике, о певце и практике разрушения, о вечном насмешнике над людьми. Смех Гоголя в глазах публики как бы приковал его цепями к этой «теневой» стороне поэзии, стороне отрицания, стороне разоблачения. Но и само слово «разоблачение» Гоголь, кстати говоря, понимал совсем не так, как мы. Оно у него имеет изначальный смыслов статье «О малороссийских песнях» он пишет, что песни эти разоблачают душу народа. Искусство - разоблачение души или «чистая» ее «исповедь», а искусство слова - музыка души, обнимающая в своем излиянии всего человека. Ставя в своих ранних статьях музыку выше слова, Гоголь в конце жизни пришел к мысли, что музыкальное слово, поэтическое слово, образ способны сказать о человеке больше, чем гармонические звуки музыки. Слово, по мнению Гоголя, идеально по своим возможностям, слово «есть подарок бога человеку».

Эта идеальная программа и идеальное задание искусства ничуть не отрываются Гоголем от собственного опыта, от собственного смеха. «Смех светел», - заявляет он в «Театральном разъезде», смех излетает из светлой природы человека. Смеяться человек ущербный не может. Смеяться над собой может только здоровый человек. Смеха боятся даже те, добавляет Гоголь, кто уже ничего не боится на свете, но смехом и наслаждаются. Наслаждается им даже Хлестаков. «В глазах его выражается наслаждение», - пишет Гоголь, объясняя актерам, как играть Хлестакова. «Это лучшая и поэтическая минута его жизни - род вдохновения». И еще раз он говорит о «наслаждении» Хлестакова, о «самоуслаждении» судьи в «Ревизоре», об «удовольствии» Бобчинского и Добчинского, а стало быть, и о наслаждении и удовольствии смеха самой пьесы. Смех у Гоголя и педагог, и воспитатель, и «лазарет», в нем слышны «небесные слезы глубоко любящей души». Тут и польза, и «комическое лжи», и комическое жизни («комедией жизни» назвал комическое у Гоголя Белинский), и радость бытия, полнота бытия.

Почти во всех статьях, лирических отступлениях, письмах Гоголя заключены разъяснения природы его смеха. И всюду смех трактуется не как частная задача поэзии, не как некое отклонение от нее, а как то, что сопредельно музыке, что соединяет, объединяет, «озаряет» и «примиряет». «Трудно найти русского человека, - пишет Гоголь, - в котором бы не соединялось вместе с уменьем истинно возблагоговеть свойство над чем-нибудь истинно посмеяться». Благоговенье и насмешка соединяются вместе - вот тайна смеха Гоголя. Он и смеется, он и благоговеет. Трагическое соединяется в нем с комическим, веселое со страшным. Он объемлем, гармоничен, он эпичен.

Эпос Гоголь ставит на первое место в литературе. «Величайшее, полнейшее, огромнейшее и многостороннейшее из всех созданий… есть эпопея». И еще: «Весь мир на великое пространство освещается вокруг самого героя, и не одни частные лица, но весь народ, а часто и многие народы, совокупясь в эпопею, оживают на миг и восстают в таком виде перед читателем, в каком представляет только намеки и догадки история». Частые ссылки на Гомера мелькают во всех статьях Гоголя. Гомер для него образец поэзии он объемлет все. «Весь погаснувший древний мир является у него в том же сиянии, освещенный тем же солнцем, как не погасал вовсе». Эпос не только возрождает жизнь, он соперничает с жизнью, он сам - материализованная жизнь человеческого духа, который и не погасал вовсе.

В творениях Гоголя есть эта тяга к Гомеру - с великой эпопеей великого грека сравнивали гоголевские «Мертвые души». Это давало повод критикам подшучивать над тем, что между Гомером и Гоголем действительно есть что-то общее: их фамилии начинаются на Го.

Гоголь объяснял идею «Мертвых душ» как идею триптиха, в котором должны были быть свои «Ад», «Чистилище», и «Рай». Лирические отступления в поэме он считал первыми бликами солнца, пробивающимися в темноту первого тома. Сам ритм поэзии, получавшей гомеровский разбег, разбег российского гекзаметра, как бы выводил героев ее с темной стороны на светлую, распахивал перед глазами читателя простор, «пространство мира», куда уносилась не только бричка Чичикова, но и мечта Гоголя. Идеальное вмешивалось в реальное, смешивалось с ним. Впрочем, оно смешивалось также и в прежних творениях Гоголя. Героев Гоголя всегда тянуло на свет, поближе к свету - как тянет Акакия Акакиевича под огни фонарей, как тянет на Невский героев «Невского проспекта» (хотя и лжет Невский проспект). Хлестаков в «Ревизоре» получает неожиданную свободу волеизъявления, свободу фантазировать и сочинять - и в парах его воображения рождаются гомеровские образы, и сам Хлестаков вырастает в фигуру «богатыря», богатыря-враля, если можно так выразиться. В его вранье есть масштаб. А Бульба! Он не хочет сидеть дома, он рвется в степь, он хочет пасть в этой степи, скрестив саблю с ляхом или татарином.

Я сознательно беру две противоположные фигуры, две, казалось бы, несоизмеримые величины в мире Гоголя - меж тем они по-своему эстетически равновелики, как предмет смеха Гоголя и восторга Гоголя.

Для Гоголя-критика, оправдывающего это отношение к человеку, нет разделения на людей крупных и мелких. Гоголь в мелком видит крупное, ищет крупное. Он называет его «необыкновенным» и в статье «Несколько слов о Пушкине» (программной для него), формулирует эту задачу как задачу романтического реализма, ставящего себе в идеал равновеликость человека и мира, который утратила новейшая цивилизация. Он выступает в начале «раздробленного» (это его определение) девятнадцатого века как певец утраченной цельности, как поэт, который хотел бы вернуть миру и человеку разорвавшуюся между ними связь.

Эту задачу он ставит перед каждым своим героем - поэтому и в малых формах Гоголь не теряет эпического замаха. Поприщин у него (с сумасшедшей мечтой о спасении Луны) не менее значим, чем Бульба, а майор Ковалев, производя сотрясение в своей судьбе утерею собственного носа, производит сотрясение во всем петербургском колоссе.

Статья «Несколько слов о Пушкине» написана в 1832 году, когда Гоголь был лишь автором «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Но в ней заложен фундамент его эстетической веры. Это и солидаризация с Пушкиным, и спор с Пушкиным. Спор неосознанный, непрямой, спор-защита Пушкина от толпы, и тем не менее - спор, выявление своего кредо, своей поэтической самостоятельности. Защищая Пушкина от читателя, который не понял перевода поэзии Пушкина от романтических тем к прозе жизни (когда тот спустился с гор Кавказа в грешный русский мир). Гоголь пишет, что какой-нибудь «горец», конечно, ярче какого-нибудь судьи «в истертом фраке, запачканном табаком», но оба они - явления нашего мира и стоят равного внимания поэзии.

Позже Гоголь выйдет за пределы искусства, превратив его в чистую «исповедь», создаст новый эпический жанр литературы - жанр, который, по его мнению, должен оправдать высшее назначение поэзии - стать «нечувствительной ступенью к христианству». В этом смысле он выступит и с призывом преодолеть Пушкина. «Нельзя уже теперь и служить самому искусству, - напишет он в статье „В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность“, - как ни прекрасно это служение, не уразумев его цели высшей и не определив себе, зачем дано нам искусство? Нельзя повторять Пушкина. Нет, ни Пушкин и никто другой должен стать в образец нам - другие уже времена пришли».

Гоголь откажется и от пушкинской независимости, пушкинской суверенности по отношению к читателю. Он разорвет этот «заколдованный круг» и выступит за пределы его, презрев язык «живых картин» и «живых образов». Исповедь сольется с проповедью, голоса Гоголя уже нельзя будет отличить от голосов его героев, он сам станет героем своей книги.

Я имею в виду «Выбранные места из переписки с друзьями». Книга эта как политическая, так и философская, как поэтическая, так и критическая. Львиную долю статей в ней составляют статьи об искусстве и людях искусства - о Пушкине, Карамзине, Жуковском, А. Иванове, Языкове и о самом Гоголе. В ней напечатаны «Четыре письма разным лицам по поводу „Мертвых душ“», статья о русской поэзии, о лиризме русских поэтов, об «Одиссее», переводимой Жуковским, «Исторический живописец Иванов», «О том, что такое слово» и т. д. Тут уже не отдельные мысли и наброски Гоголя и даже не эстетический свод мнений Гоголя, который он выстроил в «Арабесках», а слово поэта по всем вопросам.

В статье «В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность» Гоголь определяет три истока русской литературы: народные песни, народные пословицы и духовное слово церковных пастырей. К этому он прибавляет свет европейского просвещения, который хлынул в Россию с реформами Петра и пал на самобытную русскую почву. Свет этот лишь разбудил те силы, которые дремали в ней, придал старине обработку новизны - он был толчком, а не творцом.

Сам Гоголь тоже захватил этого света, может быть более, чем другие, хотя в позднем Гоголе это влияние исчезает и выступает осязаемо влияние отцов церкви. Знакомство Гоголя с книжной культурой христианства, постоянное чтение Евангелия, житий святых и других церковных писаний сказались и на слоге и образе мышления второй редакции «Портрета», «Тараса Бульбы», второго тома «Мертвых душ». Оно сказалось и на взглядах Гоголя на литературу.

Но были два животворных ключа, которые питали Гоголя с самого начала его литературного поприща и которые не иссякли в нем до конца - то были ключи народной украинской и русской поэзии и русской литературы. Гоголя как мыслителя и поэта нельзя представить без Ломоносова, без Державина, Карамзина, Жуковского, Пушкина. И оценка Гоголем этих поэтов и их поэтической деятельности - не только его частное мнение об этих писателях, но и объяснение того, из чего вышел Гоголь и к чему он пришел.

Гоголь пишет, что с первых своих шагов русская литература была литературой восторга, литературой торжественной, возвышенной, патетической. Эпический огонь возжигали в ней проснувшиеся силы нации - так появился Ломоносов, за ним последовал Державин. Державин «громозд». «Недоумевает ум решить, откуда взялся в нем этот гиперболический размах его речи. Остаток ли это нашего сказочного богатырства, которое, в виде какого-то темного пророчества, носится до сих пор над нашею землею, прообразуя что-то высшее, нас ожидающее, или же это навеялось на него отдаленным татарским его происхождением, степями, где бродят останки орд, распаляющие наше воображение рассказами о богатырях в несколько верст вышиною, живущих по тысяче лет на свете, - что бы то ни было, но это свойство в Державине изумительно». Державин, кажется, глядит на природу и человека «тысячью глаз». Сама речь Державина, поэтический язык его гремящи, его «образы, не имея полной окончательности пластической, как бы теряются в каком-то духовном очертании».

Гоголь сравнивал Державина с «церковным органом». К образам Державина, к торжественности Державина он обращался, когда говорил о положительном начале в русской жизни, о ее богатырском начале, которое он хотел изобразить в своих книгах. Теория богатырства русской поэзии как нельзя лучше связывалась с практикой Гоголя, который не только написал Бульбу, но и в «обыкновенных» своих героях видел несостоявшихся богатырей. Какой-то сон, какое-то воспоминание о данном ему от рождения богатырстве живет даже в безнадежно истратившем себя Чичикове.

Известны слова Гоголя о видимом миру смехе и невидимых, неведомых миру слезах. Они относятся к смеху и слезам Гоголя. О «невидимом» в человеке пишет он в статье «Борис Годунов. Поэма Пушкина». Внешний человек тот, которого все видят, оболочку которого принимают за его сущность, внутренний - невидимый для глаза толпы и видимый для поэта, который способен силою поэзии «вызвать бога из беспредельного лона» чужой души, то есть ее мечту. Для толпы, для публики эта вызванная наружу душа невидима - толпа зрит слепыми глазами. Именно поэтому поэт не должен ждать от поэзии результата.

Ранний Гоголь настаивает на несоединимости толпы и поэзии, на отчужденности их. Позже он, как мы уже говорили, пересмотрит свои взгляды. Все его сочинения, как и критики, станут диалогом с читателем, даже тяжбою, весьма похожей на ту, которую безнадежно затеяли два его героя в «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». Гоголь 1847 года возжаждет результата. Впрочем, переворот этот случится с ним до этого, ибо еще в статье «Ал-Мамун», опубликованной в «Арабесках» (1835), он недвусмысленно выскажется об участии поэта в управлении государством.

«Ал-Мамун» - это политико-поэтическая утопия Гоголя о государстве муз, где поэты не участвуют непосредственно в делах управления, но подают советы. Они стоят отдельно от власти и вместе с тем смягчающе влияют на власть - влияют косвенно, теоретически. «Толпа теоретических философов и поэтов, - пишет Гоголь, - занявших правительственные места, не может доставить государству твердого правления. Их сфера совершенно отдельна, они пользуются верховным покровительством и текут по своей дороге. Отсюда исключаются те великие поэты, которые соединяют в себе и философа, и поэта, и историка… Они - великие жрецы. Мудрые властители чествуют их своею беседою, берегут их драгоценную жизнь и опасаются подавить ее многосторонней деятельностью правителя. Их призывают они только в важные государственные совещания, как ведателей глубины человеческого сердца».

Так представляет себе взаимоотношения поэта и власти Гоголь. Он не хочет подменять ее, но не хочет и выпускать ее из-под присмотра; власть, таким образом, находится под покровительством поэтов, под их - небезгласным - надзором. Гоголь искал поддержки этим мыслям у Жуковского и Пушкина. Жуковский в то время был воспитателем наследника, Пушкин только что закончил «Историю пугачевского бунта» и собирал материалы к истории Петра. И тот и другой подходили под образец философа, историка и поэта, на которые указывал в своей статье Гоголь. Думаем, что он и себя не исключал из числа «великих жрецов». В книге писем он давал советы не только помещикам и губернаторам, священникам и секретарям, но и царю. Царь тоже подпал под число его «учеников». «Ведатель глубин человеческого сердца» обратился к «мудрому властителю» с укоризною - с попреком, что тот не является образом божиим на земле. Это было сказано в статье «О лиризме наших поэтов».

Говоря об отношении русской поэзии (и самих поэтов) к царям, Гоголь ссылался опять-таки на Державина, который, несмотря на то что воспевал в своих одах императрицу Екатерину, умел и осаживать ее, и «очертывать властелину… круг его… действий». Ссылается он и на Пушкина, который нигде и никогда не терял своего достоинства перед венценосцами, умел ценить и их высокие поступки, их стремление не только прощать своих подданных, но и торжествовать это прощение (Петр I). «Пушкин был знаток и оценщик верный всего великого в человеке, - продолжает Гоголь. - Да и как могло быть иначе, если духовное благородство есть уже свойственность почти всех наших писателей?»

Писатель на Руси, утверждает Гоголь, не простой человек. «Замечательно, что во всех других землях писатель находится в каком-то неуважении от общества, относительно своего личного характера. У нас напротив. У нас даже и тот, кто просто кропатель, а не писатель, и не только не красавец душой, но даже временами и вовсе подленек, во глубине России отнюдь не почитается таким. Напротив, у всех вообще, даже и у тех, которые едва слышат о писателях, живет уже какое-то убеждение, что писатель есть что-то высшее, что он непременно должен быть благороден, что ему многое неприлично, что он и не должен позволить себе того, что прощается другим». И вновь ссылается Гоголь при этом на Пушкина. «Не мешает заметить, - добавляет он, - что это был тот поэт, который был слишком горд и независимостью своих мнений и своим личным достоинством». Гоголь относит Пушкина к числу тех великих людей, которые не только в писаниях своих, но и в поведении, в выборе пути, в образе мыслей, в отношениях с людьми составляют гордость и идеал нации. К таким людям он относит и Н. М. Карамзина. «Карамзин первый показал, что писатель может быть у нас независим и почтен всеми равно, как именитейший гражданин в государстве». Вопреки мнениям о том, что Карамзин был всего лишь придворным историком, Гоголь утверждает право Карамзина на суверенное место в русской литературе. Карамзин не только написал «Историю государства Российского», которую Пушкин назвал «подвигом честного человека» (а Пушкин таких слов на ветер не бросал), но и высоко держал голову гражданина перед лицом царей, когда надо - переча им, и переча грозно.

То же, считает Гоголь, делал и Пушкин.

Идея пользы одушевляет гоголевскую трактовку литературы, которая в минуты неустройства и беспорядков общественных должна примером своим воодушевить нацию. Пример, польза - эти обязанности ложатся и на личность литератора, на его собственную жизнь. Надо ли говорить, что идея о благородстве писателя относится и к самому Гоголю. Он берет тяжесть этих обязательств и на себя. Пока я пишу - я живу, говорил Гоголь. Он действительно жил только писанием, только заботой о том, чтобы оно (писание) стало лучше, послужило России. Он боялся непонимания или недопонимания еще и потому, что страшился что-то испортить, повернуть читателя не в ту сторону, указать ему ложный путь. «Опасно шутить писателю со словом, - писал он. - Слово гнило да не исходит из уст ваших! Если это следует применить ко всем нам без изъятия, то во сколько крат оно должно быть применено к тем, у которых поприще - слово и которым определено говорить о прекрасном и возвышенном. Беда, если о предметах святых и возвышенных станет раздаваться гнилое слово; пусть уж лучше раздается гнилое слово о гнилых предметах. Все великие воспитатели людей налагали долгое молчание именно на тех, которые владели даром слова…» Итак, и молчание - тоже для поэта деятельность, тоже подвижничество, тоже участие в делах государства. В молчании вырабатывается душа, в молчании осматриваются собственные силы, копится, отбирается, пестуется негнилое слово. Надо прежде воспитать себя, считает Гоголь, а уже после выходить к читателю. Тот, кто не имеет, в душе прекрасных свойств и начал, никогда не опишет их, и его слово об этих началах будет гнило и вредно.

Жизнь Гоголя есть пример самоотвержения и духовного подвига. В чуткости Гоголя к отклику, к отзыву внешнего мира (а точней, России) на его сочинения есть не только его писательская амбиция, особое устройство его дара, который весь как бы настроен на эхо, на отзвук («ответные струны души гремят»), но и желание влиять, что-то менять в этом мире, в читателе.

Черта благородства - это и черта участия, совестливости русской литературы, которая не может ограничиться чистыми целями поэзии, ей нужна и поклажа потяжче: «сгорать добром». Не в переносном смысле, не в художественном, как сгорает всякий раз птица-феникс, ничего не теряя при этом, а в буквальном смысле - платя жизнью за слово. По Гоголю, гнилое слово - это и гнилая жизнь, слово светлое излетает лишь оттуда, откуда исходит свет.

Может быть, в других странах, где опыт публичной жизни привился ранее, где литература ранее влилась в публичную жизнь и оттого стала незаметна, и естествен тип писателя-профессионала, который, как в той поговорке, знай себе пописывает, а читатель знай себе его почитывает. Они как бы равны и независимы друг от друга. У нас если великий талант - то обязательно и судия, и пророк, и духовный учитель, и человек подвига. Русская философия вышла из русской литературы, русское сознание воспиталось ею. Писатели как будто и сидят в своих имениях, ездят по свету, под солнцем Рима создают свои шедевры, но на самом деле они «сгорают добром» - они начинают и кончают как-то не так: они или сжигают свои шедевры, как Гоголь, или уходят из дому, как Толстой. Кстати, этот уход (не конкретный уход Толстого, а идея ухода) предсказан еще Пушкиным в его стихотворении «Странник», которое упоминает в статье «В чем же наконец существо русской поэзии» Гоголь. И Пушкин подумывал об этом «уходе», о размыкании того «круга», который он сам очертил себе, и о выходе на дорогу, где «свет неясный светит и спасенья тесные врата».

Нет, не дается русской литературе та спокойная «середина», о которой всюду поминает как о мечте искусства Гоголь. Не может она удержаться на середине, потому что не созерцательница, не описательница она, а пожираема пламенем неустоявшейся русской жизни, вечно порывающейся хватить через край, переплеснуть, перелить, выйти из берегов и взбунтоваться. Тянется она к миру , взыскует мира, но мира нет в ней - как нет его и в сочинениях самого Гоголя. Может, в этом ее беспокойстве, волнении, в этих порывах охватить необъятное и состоит ее преимущество и тайна ее всемирного отклика, на которую указал Гоголь. Он нашел ее опять-таки в Пушкине, в его чудной способности вбирать в себя голоса всех языков, разных сознаний и возвращать их читателю как голос русской поэзии. Пушкин на все откликнулся , он «чуткое создание, на все откликающееся в мире», он «звонкое эхо, откликающееся на всякий отдельный звук, порождаемый в воздухе». «И как верен его отклик, как чутко его ухо! В Испании он испанец, с греком - грек, на Кавказе - вольный горец, в полном смысле этого слова; с отжившим человеком он дышит стариной времени минувшего; заглянет к мужику в избу - он русский весь с головы до ног». Способность откликнуться на всякий звук мира, воспринять его, сделать своим, кровным, переработать и вернуть миру как рожденный им, миром, и русский - в этом таланте русской литературе нет равных.

Тайна ее всемирности - в ее языке. Идя по канве всей русской поэзии, вызывая из прошлого ее имена и останавливаясь на именах современных, Гоголь говорит о силе, гибкости, необыкновенности ее языка, в котором, собственно, и заключен особый мир каждого из поэтов. Он физиономию каждого из них воспринимает через язык, через их слово , которое, по выражению Пушкина, цитируемому Гоголем в статье «В чем же наконец существо русской поэзии», есть и дело его. Избрав узкие строфы немецкого ямба, пишет он о Ломоносове, тот «ничуть не стеснил языка». У Державина слог «крупен , как ни у одного из наших поэтов». В слове Жуковского слышен «небесный звонок, зовущий в даль», его стих «легок и бестелесен, как видение». В Пушкине все «уравновешено, сжато, сосредоточено, как в русском человеке, который немногоглаголив на передачу ощущенья, но хранит и совокупляет его долго в себе, так что от этого долговременного ношенья оно имеет уже силу взрыва, если выступит наружу». У Пушкина «все округлено, окончено и замкнуто», «слов немного, но они так точны, что обозначают все. В каждом слове бездна пространства». О Крылове: «У него не поймаешь его слога. Предмет, как бы не имея словесной оболочки, выступает сам собою, натурою перед глазами. Стиха его также не схватишь. Никак не определишь его свойства, звучен ли он? легок ли? тяжел ли?.. Его речь послушна и покорна мысли… рассчитанным числом слогов выдает она ощутительно самую невыразимую ее духовность». Никто, может быть, не сказал так о величии Крылова, как Гоголь: «Тут в самом размещении слов как бы слышится величие ушедшего в себя человека».

Всякое явление русской поэзии выступает у него со своим взносом в великую русскую речь, которую Гоголь именует «всемирным языком». Гоголь возвращается к образу органа и говорит о благозвучии, которое разнесла русская литература по русской земле. Благозвучие в словаре Гоголя высшее определение красоты и гармонии, какого-то единомыслия и единодыхания. «Сам необыкновенный язык наш есть тайна. В нем все тоны и оттенки, все переходы звуков от самых твердых до самых нежных и мягких; он беспределен и может, живой как жизнь, обогащаться ежеминутно, почерпая с одной стороны высокие слова из церковно-библейского, а с другой стороны выбирая на выбор меткие названья из бесчисленных своих наречий, рассыпанных по нашим провинциям, имея возможность таким образом в одной и той же речи восходить до высоты, недоступной никакому другому языку, и опускаться до простоты, ощутитительной осязанью непонятливейшего человека». Это язык, заканчивает Гоголь, «который сам по себе уже поэт».

В статье «О малороссийских песнях» и в письмах, которые он пишет М. Максимовичу в Киев в 1834 году, Гоголь открывает один из секретов своего языкового могущества - это песни народные. В них все - и смерть, и жизнь, и мука, и восторг, и угасание, печаль по поводу угасания и не знающая еще страха молодая сила. «Жизнь моя, песни, что бы я делал без них!» - пишет Гоголь восторженно Максимовичу, и в строках этого письма мы слышим интонации «Тараса Бульбы», слышим напряжение и полет гоголевской речи. И она знает свою простоту и свою высоту. Все внятно ей - и речь Акакия Акакиевича и капитана Копейкина, и жеваные монологи вельмож, и голос русского ловеласа, русского Адама Смита, русского жулика и русского праведника. И отзывается в языке Гоголя вся Россия, «наша русская Россия», как говорил он, которая находится не в Петербурге, не в Москве, а «посреди Руси», взятая не с одного боку, а со всех сторон, проходящая «насквозь всю душу» и «ударяющая по всем струнам, какие ни есть в русском человеке».

Гоголь указывал и еще на один источник своего языка - на русские летописи. Их изучал он, готовясь подняться на кафедру истории в Киевском университете, трудясь над своей «малой эпопеей» - «Тарасом Бульбой», мечтая написать историю Украины и, может быть, всеобщую историю. Слог в них «горит», говорил Гоголь, и история тоже горит. В тех местах, где Гоголь-поэт возвышается вдруг до мерной беседы многоумного старца, где он как бы озирает лежащую перед ним действительность с птичьего полета и в самом языке дает нам почувствовать расстояние между ним и ею, - он наследник Нестора, он ученик древних наших писателей, всегда умевших воспарять над событиями и видеть их историческую беспредельность.

Всемирность в высшей степени свойственна языку Гоголя, как и масштабу его мышления. Язык не оторвать от мыслей, речь, хотя в отдельных местах и темная, особенно там, где Гоголь переходит на тон нравоучения (то оттого, что еще не все просветилось в нем самом, говорил он), она воспаряет и очищается в поэтической ее части - тут у Гоголя в русской поэзии нет соперников, он - та же «тайна», что и русский язык.

Гоголь относится к слову как к поприщу. Он даже готов был сидеть в департаменте над казенною бумагою, чтобы быть полезным России, но потом бросил переписывание (по должности он был писец) и стал писателем. Для Гоголя писательство - служение, почти священнодействие - и в смысле отношения к слову и к мастерству. «Его тяжелый, влачащийся по земле стих», - пишет он о Вяземском, и мы понимаем, что это приговор Вяземскому-поэту. Он даже Державина порицает за всегдашнюю его небрежность и сетует, что тот добрую половину своих од не сжег, - так было бы лучше. Идеал для него Пушкин: «поэзия была для него святыня, - точно какой-то храм. Не входил он туда неопрятный и неприбранный; ничего не вносил он туда необдуманного, опрометчивого из собственной жизни своей, не вошла туда нагишом растрепанная действительность».

Гоголь обрекал свои несовершенные творения уничтожению. Он их сжигал.

Это был жестокий суд, - но он соответствовал требованиям, которые Гоголь налагал на поэта. В этом смысле Гоголь - критик своих собственных творений - был целен.

Это единство гоголевского мироотношения и отношения к творчеству составляет главную его особенность и, мы бы сказали, отдельность в русской литературе. Гоголь не выдал в свет того, что считал недостойным быть в «храме» искусства.

Поэтому его требования к поэту - требования послушничества, отречения от мира во имя работы. Он пишет об этом Жуковскому, А. А. Иванову, который жил только писанием своей картины, Погодину, Аксаковым, Шевыреву и другим. Лучше молчать, чем явиться миру с неготовыми мыслями и - неготовыми картинами, лучше жечь, нежели печатать, лучше вообще уйти, чем повторяться и не иметь что сказать. Мы не в состоянии охватить тот идеал, который рисовался Гоголю и согласно которому он строил здание «Мертвых душ». Не постигши этого идеала, мы не в состоянии судить и о мере взыскательности, принятой им. Нам дано лишь принять ее как негодование художника против себя, без которого Гоголь не был бы Гоголем.

То, что другим (его слушателям) казалось высокими образцами поэзии, не было образцом для него. Он стремился к высшему совершенству и к полной законченности. Сама величественность гоголевских описаний (даже этих лукулловых обедов, которые устраивает Петр Петрович Петух во втором томе) как бы пересиливает недостаточность изображаемой жизни, ее ущербность, ее односторонность. Оттого поэма Гоголя - и поэма , и полное поэтическое произведение, что изваяна она из цельного камня, что целое она уже в художественном смысле, что нет ничего мешающего глазу в ней, что она сама - поэт, как сказал Гоголь о русском языке.

Действительность нигде нагишом не является у Гоголя, хотя, кажется, именно такою он ее и пишет - в «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», в «Коляске», «Носе», «Мертвых душах». Какая уж там поэзия - одна проза, одни серые будни, подернутые к тому же сеткой дождя, - дождь идет и в «Записках сумасшедшего», где до нитки промокает Поприщин, и во время поездки Чичикова, и в финале повести об Иване Ивановиче и Иване Никифоровиче. Есть у Гоголя отрывок «Дождь был продолжительный» - это животрепещущий кусок гоголевской прозы со всеми прелестями ее неприкрытых запахов, звуков и вопиющий «обыкновенностью», но и тут мастерство Гоголя пересиливает, кажется, подлую действительность, гоголевское поэтическое «благозвучие» берет верх над разорванными явлениями жизни.

В статье «В чем же наконец существо русской поэзии» Гоголь, говоря о Фонвизине, употребляет выражение «идеалы огрубения». Он относит эти слова к героям «Недоросля» - великой комедии русской литературы XVIII века. Казалось бы, речь идет об отрицательных персонажах, о недостойных людях, но Гоголь употребляет при характеристике их слово «идеал». Нет ли тут противоречия? С точки зрения поэтической нет. Потому что и недостойный человек, закоренелый злодей (как Яго у Шекспира) может быть идеал в смысле полноты выразившихся в нем отталкивающих свойств. Вот эта полнота, законченность образа, его совершенное владение мыслью, идеей есть, по Гоголю, идеал, а стало быть, и красота. Тут искусство вступает в соревнование с действительностью, оно побеждает ее в низких ее проявлениях.

Вот почему теория и практика Гоголя - это теория и практика соответствия мастерства внешнего, художнического, поэтического мастерству душевному. Для Гоголя нет полезной литературы, нужной литературы, которая не была бы литературою, то есть идеалом в отношении поэтическом, в отношении вкуса и меры. Ваши идеи хороши, пишет он молодому К. Аксакову, обсуждая его драму, но они не воплощены в слове, нужна живость, нужно живое дрожание жизни.

Гоголь был неумолим, когда речь заходила о каком-то попустительстве по отношению к святости мастерства. Он не щадил ни дружб, ни дружеских привязанностей. В книге писем, обидевшей многих, он без сожаления выставил на свет литературное неряшество Погодина. (К нему относились замечания о «гнилых словах», которые мы цитировали выше.)

Он и себя корил впоследствии за то, что поспешил с «Выбранными местами…». Их разбросанность, темный язык раздражали его. У Гоголя хватило духу признать эту книгу «оплеухою» себе: поэт в нем негодовал столь же сильно, как и человек.

Усилия Гоголя по преодолению слова есть усилия последних лет его жизни. Они напоминают неустанный труд художника из повести «Портрет», который, однажды в совершенстве изобразив зло (лицо ростовщика), старается стереть это изображение столь же совершенным изображением добра. Всю мощь своего гения, направленного ранее на изображение зла, Гоголь повернул, как и его герой, на «обработку» добра. Эта перестройка стоила ему жизни.

Может, он не так распорядился талантом? Может, как утверждают некоторые, стоило бы ему заняться тем, чем занимался он до своего перелома, то есть писанием комических повестей и пьес, - и все было бы хорошо?

Но слишком уж мы бываем умны по отношению к тем, кто до нас вставал на путь искания истины.

В Гоголе говорил и инстинкт мастера, а мастер - сам себе голова. В «Выбранных местах…» он создал образ главного мастера своего мастерства - Пушкина, творения которого и его великая жизнь (Гоголь прямо назвал Пушкина в книге «великим человеком») должны быть примером для поэта. «Если сам Пушкин думал так, то уж, верно, это сущая истина», - писал в статье «О лиризме наших поэтов» Гоголь.

Образ Пушкина - образ мастера - проходит через все писания Гоголя. К Пушкину он возвращается в своих письмах, на Пушкина ссылается, когда ему требуется поддержка высшего авторитета. Пушкину посвящены целые статьи и значительные куски во всех гоголевских критических работах. Чуть что - Гоголь вспоминает Пушкина, оглядывается на Пушкина, глазами Пушкина глядит и на себя, и на своих современников. Пиетет Пушкина в критике Гоголя велик, нет строже судьи у Гоголя, чем Пушкин, нет мастера, который превзошел бы мастерством Пушкина. Были минуты, когда Гоголь признавался друзьям (и это была сущая правда), что он не может писать… без Пушкина. Мастер жаждал требовательности мастера, мастеру нужен был мастер - чьими глазами еще мог он посмотреть на себя? Присутствие в литературе Пушкина было для Гоголя такой же необходимостью, как присутствие звезды - для другой звезды, одного небесного тела - для другого небесного тела. Только их взаимное притяжение, равновесие и отталкивание, их близость и расстояние, их разделяющее, в котором они все равно видны друг другу и сосуществуют (да и не только сосуществуют, но и просто существуют), дают им возможность быть самими собой и просто быть, потому что и гении не могут существовать в пустоте, им нужно присутствие иных гениев. Гоголь любил цитировать стихи Языкова:

Так гений радостно трепещет,

Свое величье познает,

Когда пред ним гремит и блещет

Иного гения полет.

Пушкин был иной гений. С уходом Пушкина что-то нарушилось в этом равновесии. Что-то лопнуло в небесной механике противостояния, и Гоголь ощутил тяжесть своего одиночества.

В таланте оценивать мастерство Гоголь видит тоже талант творчества. «Мы должны заметить, - пишет он в статье „О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году“, - что критика, основанная на глубоком вкусе и уме, критика высокого таланта имеет равное достоинство со всяким оригинальным творением: в ней виден разбираемый писатель, в ней виден еще более сам разбирающий. Критика, начертанная талантом, переживет эфемерность журнального существования». Напряженно ища отклика в читателе, живя, кажется, этим отношением читателя к его творениям, Гоголь вместе с тем отделяет читателя от ценителя - последнего он даже именует сибаритом и говорит, что у него «слишком тонкое обоняние». К числу ценителей относятся немногие. Всего пять-шесть человек во всем Петербурге, пишет Гоголь матери, может быть, найдется из тех, кто способен истинно понимать искусство. О том упоминает он и в статье «Несколько слов о Пушкине»: тесен круг ценителей, и чем больше поэт становится поэтом, тем теснее этот круг.

Ценитель для Гоголя и сам почти что поэт, поэт оценивания и понимания поэзии. Мнение ценителя не заменит мнения читателя и мнение читателя - мнение ценителя. Поэт слушает и мастера и немастера. Он никому не отдает предпочтения. Но как поэт он не прочь о своих поэтических делах потолковать с поэтом.

И в критике Гоголь видит творца, сотворца литературы, без которого литература не может зваться, без оговорок, литературою.

И еще одну важную мысль высказывает Гоголь в статье «О движении журнальной литературы». Она касается тоже задач критики. Критика должна связывать эпохи, наводить мосты между мастерами прошлого и мастерами настоящего. Иначе эпоха будет «как бы отрублена от своего корня» и лишится питающих ее соков. Сам Гоголь без обращения к прошлому не мыслит себе ни одного суждения о настоящей литературе и настоящем времени.

Эта позиция во многом отвечает позиции «Современника», в котором Гоголь выступил со статьей «О движении журнальной литературы». «Современник» был задуман как журнал оппозиции, оппозиции процветающему торговому направлению в литературе. Уже тогда, в середине тридцатых годов прошлого века, на русскую литературу наступал призрак делового отношения к труду поэта и к самой поэзии. Наверх выступил спрос - спутник образованности, он породил такие издания, как «Библиотека для чтения», имевшая по тем временам огромную цифру подписчиков - 5000! Столько же имела и «Северная пчела» - газета Булгарина. По всей Руси расходились нравственно-сатирические романы Булгарина, его исторические драмы и повести, а также повести барона Брамбеуса - О. Сенковского. Литература, пожираемая спросом и рождаемая спросом, уже давила на читателя и на писателя. Гоголь выступил со своей статьей как глашатай немногих, как, может быть, представитель того тесного круга, о котором шла речь выше. Он, естественно, противопоставил себя и свой взгляд почти всей текущей литературе за небольшими исключениями. В статье камня на камне не оставалось от беллетристики «Пчелы», «Библиотеки для чтения» и других журналов.

Белинский приветствовал эту статью и писал, что если «Современник» так пойдет и дальше, то оправдает звание журнала. Журнал делает критика, и, хотя в первом номере «Современника» были помещены художественные сочинения Пушкина, Гоголя и Жуковского, все-таки лицо журналу придала статья Гоголя - это был вызов партии потребительства и коммерции.

Пушкин недаром упросил Гоголя составить критический раздел журнала (Гоголь кроме статьи написал еще и несколько рецензий) - он видел в нем дар критика. В одной из дневниковых записей Пушкина есть упоминание о том, что Гоголь по его совету начал историю русской критики. Замысел этот не осуществился, но он показателен.

Гоголь-критик впоследствии избегал журналов, не хотел печататься в них. История с его статьей, видимо, оставила неприятный след в его душе. А статья наделала много шуму. Гоголь чуть не поссорил Пушкина со всею литературою. Слишком высокомерен показался взгляд автора этой статьи, слишком высокую ноту он взял, а главное, ни в ком и ни в чем не видел опоры для похвалы и поощрения. Гоголь не мог хвалить Пушкина, авторов «Современника» (в том числе и себя), а более, как он считал, хвалить было некого. Но журнал существует в реальной литературной ситуации - Гоголь этого не учитывал. Пришлось исправлять его упущение. Пушкин напечатал «Письмо к издателю», которое сам же и написал, где оговаривал некоторые пункты статьи Гоголя, считая, что в ней сказались молодость и неопытность автора. Имя Гоголя не было выставлено под статьей, тем не менее это был удар по самолюбию Гоголя, и удар со стороны Пушкина - этого Гоголь перенести не мог. Он уехал из России, не простившись с Пушкиным.

Упомянуть об этом эпизоде следовало, потому что Гоголь отныне изберет другую форму критики - он перенесет ее в свои сочинения и книги. Вот, например, некоторые извлечения из первого тома «Мертвых душ» - извлечения из его «лирических отступлений», оказывающихся, в конце концов, критическими отступлениями. Глава третья - рассуждение об «иной, чудной струе» - в отрывке о Коробочке. Глава пятая - рассуждение о точности и силе русского слова. Глава седьмая - рассуждение о счастье писателя «положительного» и одиночестве «отрицательного». Глава восьмая - рассуждение о положении на Руси писателя. Глава девятая - рассуждение о читателях, которые сердятся на фамилии. Глава десятая - рассуждение по поводу «несообразности» происходящих в поэме событий. Глава одиннадцатая (и последняя) - рассуждение о характере героя поэмы, о герое «добродетельном» и «подлеце» и т. д. Гоголь-поэт и Гоголь-критик объединяются в «Мертвых душах» в одно лицо.

Таков он, впрочем, и в своих статьях. Светлый смех Гоголя залетает и сюда. Статья в «Современнике» - блестящий пример обзора - того жанра критики, который удавался немногим. Даже король этого жанра - Белинский - мог позаимствовать кое-что у Гоголя - ну хотя бы его быстрый переход к делу, его немедленное, без обиняков, суждение о предмете.

«Северная пчела» в статье названа «корзиной, в которую всякий сбрасывал все, что ему хотелось», «Библиотека для чтения» - «тучным четвероногим», а издатель «Прибавлений к „Русскому инвалиду“» Воейков - рыбаком, вылавливающим в мутной воде свою рыбку. В рецензиях Гоголь тоже дает волю своему воображению. Про альманах «Мое новоселье» он пишет, что он - кот, мяукающий на крыше опустелого дома. «Кроме того, - читаем мы об этом альманахе, - написали еще стихи буква С., буква Ш., буква Щ.». Рецензирует Гоголь и кухмистерскую книгу: «Если воспользоваться всеми этими рецептами, наставлениями, то можно сварить такую кашу, на которую и охотника не найдешь». А о повести «Убийственная встреча» сказано: «Эта книжечка вышла, стало быть где-нибудь сидит же на белом свете и читатель ее».

Из книги Избранное. Том I-II. Религия, культура, литература автора Элиот Томас Стернз

Язвительный критик повседневности (Г. Грасс) Замечательный немецкий романист и эссеист, лауреат Нобелевской премии 1999 г. Гюнтер Грасс родился в 1927 г. в предместье Данцига (ныне Гданьск, Польша). Писатель пережил все превратности судьбы этого города, включенного при

Из книги Том 6. Статьи и рецензии. Далекие и близкие автора Брюсов Валерий Яковлевич

Сэмюел Джонсон как критик и поэт IВ первую очередь мне хотелось бы поговорить о Джонсоне как о критике, авторе книги "Жизнеописания поэтов". Впрочем, мне придется коснуться также и его стихов: когда изучаешь критическую работу о поэзии, написанную критиком, который и сам

Из книги Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII - начало XIX века) автора Лотман Юрий Михайлович

Д. Максимов. Брюсов-критик [текст отсутствует]

Из книги Его-Моя биография Великого Футуриста автора Каменский Василий Васильевич

Из книги Поэтика. История литературы. Кино. автора Тынянов Юрий Николаевич

Критик Знаменательно.Только один из всех критиков Его Творчества - это Борис Гусман - в статье Василий Каменский чутко резко разделил Его на два лица, на два берега.Опьяненный буйной радостью Земли Василии Каменский, под неумолчный говор леса, распевает на приволье

Из книги Том 1. Русская литература автора

ЖУРНАЛ, КРИТИК, ЧИТАТЕЛЬ И ПИСАТЕЛЬ 1Читатель 20-х годов брался за журнал с острым любопытством: что ответит Вяземскому Каченовский и как поразит острый А. Бестужев чопорного П. Катенина? Беллетристика разумелась, конечно, сама собою, - но главная соль журнала была в

Из книги Том 7. Эстетика, литературная критика автора Луначарский Анатолий Васильевич

Гоголь* Страшна судьба Гоголя. Вообще трудно себе представить во всей истории русской литературы более трагический образ. Его острый черный силуэт тем более ранит, что ведь одновременно с этим Гоголь - царь русского смеха.Несмотря на то что при малейшем усилии памяти в

Из книги Том 6. Зарубежная литература и театр автора Луначарский Анатолий Васильевич

Ольминский как литературный критик* IТри книжки Ольминского (Галерки), вышедшие недавно, - «По вопросам литературы», «О печати» и «Салтыков-Щедрин» - дают ряд этюдов Ольминского по литературе, а отчасти выходят за пределы литературной критики к весьма близкой и

Из книги Республика словесности: Франция в мировой интеллектуальной культуре автора Дмитриев Александр

Французский критик об английском комедиографе* До сих пор имелась лишь пара книг на английском языке, специально посвященных парадоксальнейшему и, скорее, несколько скандально, чем почетно, известному английскому комедиографу, социалисту-фабианцу Бернарду Шоу. Но вот

Из книги История русской литературной критики [Советская и постсоветская эпохи] автора Липовецкий Марк Наумович

Сергей Фокин Морис Бланшо как романист и критик романа: между эстетикой и поэтикой Мне хотелось бы начать с одной цитаты, которая не то чтобы заключает в себе какой-то ключ, не то чтобы таит в себе какую-то тайну, но представляется как одна из самых верных формул поэтики

Из книги Художественная культура русского зарубежья, 1917–1939 [Сборник статей] автора Коллектив авторов

2. Журнал «Литературный критик». Лукач и Лифшиц. ИФЛИ Двое представителей этой группы, Лукач и близкий ему Михаил Лифшиц, были также ключевыми сотрудниками «Литературного критика» - главного журнала 1930-х годов (основан в 1933-м), занимавшегося теорией и критикой и

Из книги Одухотворенная земля. Книга о русской поэзии автора Пробштейн Ян Эмильевич

3. Критический импрессионизм: Критик как писатель От традиционной импрессионистической критики - в диапазоне от Юрия Айхенвальда до Льва Аннинского - новое направление отличается тем, что критики-импрессионисты 1990–2000-х, независимо от своих эстетических позиций, явно

Из книги автора

Критик строгий и пристрастный Как-то вдруг, не по «Некрополю» и не по блестящей книге о Державине, а по дотоле разрозненным статьям, рецензиям и заметкам, впервые сведенным воедино во втором томе собрания сочинений Владислава Ходасевича, стал виден недюжинный размах и

На правах рукописи

Науман Инна Владимировна
николай васильевич гоголь –

эстетик и литературный критик

Специальность 10.01.01 – русская литература

диссертации на соискание ученой степени

кандидата филологических наук

Работа выполнена на кафедре русской классической литературы Московского государственного областного университета

Защита состоится 12 января 2012 г. в 15-00 часов на заседании диссертационного совета Д 212.155.01 по литературоведению в Московском государственном областном университете по адресу: 105005, г. Москва, ул. Ф. Энгельса, д. 21 а.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Московского государственного областного университета по адресу: 105005,

кандидат филологических наук,

доцент Т.А. Алпатова

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ
Актуальность темы исследования. Гоголеведение как наука начало складываться ещё при жизни писателя, но по истечении многих лет не стало локусом историко-архивных смыслов и мемориальным почитанием. Писатель современен любой эпохе. И каждая эпоха для себя по-своему открыла и открывает Николая Васильевича Гоголя.

Многие десятилетия в архивах Киева, Москвы и Санкт-Петербурга невостребованными хранились рукописи Н.В.Гоголя: тетради его выписок из творений святых отцов и богослужебных книг. Под редакцией учёных В.А.Воропаева, И.А. Виноградова эти материалы впервые были изданы в девятитомном собрании сочинений писателя (1994 г.). Опубликованные тексты показали позднего Гоголя в новом свете, заставили пересмотреть многие традиционные представления о писателе, как об исключительно социально-сатирическом. По словам самого Гоголя, «сочинения мои тесным образом связаны с духовным образованием».

В ходе работы над темой диссертации выяснилось, что Гоголь мало изучен как эстетик и литературный критик, и с этой стороны ему ещё не дана объективная и полная оценка. При этом, по замечанию профессора Л.М.Крупчанова, «научные взгляды (Гоголя – прим.И.Н. ) характеризовались специфическим своеобразием, отличавшим мировосприятие всякого художника» 1 . Гоголь-писатель и Гоголь-мыслитель неразрывно связаны. Зачастую его художественные произведения становились экспериментальной площадкой для мыслей и идей, высказанных в литературно-критических работах и «эстетических» статьях.

Научно-литературные статьи открывают многосторонность таланта Гоголя не только как замечательного писателя и драматурга, но и как литературного критика, эстетика и публициста, философа и политика, педагога и искусствоведа, поэта, духовного наставника и общественного деятеля.

Степень научной разработанности проблемы. Эстетические и литературно-критические воззрения Н.В.Гоголя долгое время находились в тени его художественных произведений и вызывали интерес у немногих исследователей. Об этом писал некогда С.А.Венгеров: «Если Гоголь-историк ценится у нас, обыкновенно, незаслуженно мало, то Гоголь-критик просто мало кому известен» 2 . О необходимости более глубокого изучения критических работ Гоголя свидетельствовал и исследователь В.В.Каллаш. Восхищаясь мастерством Гоголя как литературного критика, он писал: «Как и Пушкин, Гоголь был не только художником, но и превосходным литературным критиком, находчивым и опасным для противников полемистом, глубоким и оригинальным теоретиком в области эстетических вопросов» 3 .

В современном литературоведении Гоголь как литературный критик рассматривался в работах В.А.Воропаева, И.А.Виноградова, И.А.Есаулова, Л.М.Крупчанова, И.П.Золотусского, иеромонаха Симеона (Томачинского), Ю.В.Манна, А.В.Моторина, П.Г.Паламарчука. 4

В 2009 году при кафедре журналистики ПГПУ имени В.Г.Белинского прошла Всероссийская научная конференция, результатом которой стал сборник «Публицистическое и литературно-критическое наследие Н.В.Гоголя». Исследование этой стороны творчества писателя оказалось неоднозначным, спорным, разносторонним. Оно показало, что гоголеведение как направление в литературоведении – наука неустоявшаяся, актуальная, вызывающая множество различных суждений, представляющая несомненный интерес. Однако при всей пестроте суждений выводы учёных сводятся к тому, что эстетические воззрения Гоголя на искусство: архитектуру, скульптуру, живопись, музыку, литературу – доказывают точность и верность его эстетического вкуса.

Помимо этого писатель показал и доказал необходимость воссоединения, объединения искусства и религии, тем самым проиллюстрировал широту своего историко-литературного и духовно-нравственного понимания искусства. Его отзывы о задачах российских журналов, о народности, значении Пушкина, причинах охлаждения к нему русских читателей конца 1830-х годов и много другое опередили свое время, стали пророческими.

Исходя из актуальности проблемы и её недостаточной разработанности, была определена тема исследования, сформулированы объект, предмет, цель и задачи научной работы.

Объект исследования. Н.В.Гоголь как эстетик и литературный критик проявил себя во многих произведениях, но наиболее значимым представляются его ранние статьи (1831-1833): «Борис Годунов. Поэма Пушкина» (1831); статьи из сборника «Арабески» (1835): «Скульптура, живопись и музыка» (1831), «Несколько слов о Пушкине» (1832), «Об архитектуре нынешнего времени» (1831), «О малороссийских песнях» (1833), «Последний день Помпеи» (1834); статьи, напечатанные в «Современнике» (1836-1837): «О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году» (1836). Замечательным эстетиком и принципиальным критиком проявил себя Н.В.Гоголь при анализе собственных произведений и произведений соотечественников в отдельных главах книги «Выбранные места из переписки с друзьями» (1847): «Завещание» (глава I) , «Значение болезней» (глава III), «Чтения русских поэтов перед публикою» (главаV), «О лиризме наших поэтов» (глава X), «О театре, об одностороннем взгляде на театр и вообще об односторонности» (глава XIV), «Четыре письма к разным лицам по поводу “Мертвых душ”» (глава VIII), «Исторический живописец Иванов» (глава XXIII), «В чем же наконец существо русской поэзии и в чём её особенность» (глава XXXI). Помимо этого исследовалась «Авторская исповедь» и «Завещание» как литературно-эстетическая самокритика Гоголя.

Предмет исследования – эстетические воззрения Н.В.Гоголя на разные виды искусства и литературная критика писателя в свете его творческого, эпистолярного, публицистического наследия.

Цель диссертационного исследования – анализ эстетических воззрений на искусство: живопись, музыку, архитектуру, театр – теоретико-литературного и литературно-критического наследия Н.В.Гоголя в единстве художественного, эпистолярного, публицистического творчества.

Достижение поставленной цели предполагает решение следующих задач:

1) изучить эстетические и литературно-критические воззрения Н.В.Гоголя;

2) определить мировоззренческие взгляды писателя на искусство: архитектуру, живопись, музыку, литературу;

3) исследовать и проанализировать существующие концептуальные взгляды учёных, исследователей на Гоголя-эстетика, литературного критика;

4) использовать метод вариативного моделирования как специфической формы выражения свободы творческой деятельности критика в истории литературы и процессе её познания;

5) провести сравнительный анализ подходов к изучению жизни и творчества Н.В.Гоголя со времён первых критических работ о произведениях писателя по настоящее время;

6) выработать метод исследования эстетических, литературно-критических работ писателя, позволяющий наиболее объективно выявить воззрения писателя на искусство.

Методологической основой диссертации являются классические труды известных литературоведов: В.Г.Белинского, В.В.Зеньковского, В.В.Гиппиуса, В.Вейдле, К.В.Мочульского, И.А.Ильина. Теоретической опорой диссертации послужили также сочинения, посвящённые исследованию биографии и историко-литературного фона произведений, П.А.Кулиша, В.И.Шенрока, В.В.Вересаева, И.П.Золотусского, Д.Н.Овсянико-Куликовского, Ю.Н.Тынянова, Ю.М.Лотмана, Ю.В.Манна, И.А.Виноградова, В.А.Воропаева. При рассмотрении литературно-критического наследия и эстетических воззрений писателя использовались работы В.Мильдона, Л.М.Крупчанова, М.М.Дунаева, иеромонаха Симеона (Томачинского), П.Г.Паламарчука, а также труды Института мировой литературы РАН (Теория литературы в 4-х томах. − М., 2001-2005).

Для реализации поставленных задач был использован комплекс методов исследования , которые обусловлены его целью и

задачами. Прежде всего, это системно-целостный подход к литературно-критическому творчеству Н.В.Гоголя в единстве эпистолярного, публицистического и художественного наследия. Методологической основой диссертации выступает междисциплинарный историко-культурный подход. Разработка теоретико-познавательного метода исследования базируется на принципах системного, комплексного подхода к познанию эстетических и литературно-критических воззрений писателя. Кроме этого, основу исследования составляет метод символического сопоставления литературно-критического наследия писателя с библейскими и святоотеческими трудами.

На защиту выносятся следующие положения:

эстетические и литературно-критические воззрения Н.В.Гоголя не уступают литературно-критическими положениям современным ему критикам, какими были А.С. Пушкин, В.Г.Белинский, И.В.Киреевский Н.И.Надеждин, Н.А. Полевой;
Н.В.Гоголь – один из первых православных литературных критиков, который своими «эстетическими» и литературно-критическими статьями создал оригинальную программу развития русской литературы, определил её цель, предметы, задачи, разработал метод «духовного реализма». Развитие русской литературы критик видел на пути утверждения православных догматов и духовно-нравственных законов христианства;
онтологическим основанием русской поэзии является духовная взаимосвязь русских поэтов с библейскими пророками, отцам церкви, гимнографами и, как следствие, – писательское пророческое служение Высшей Истине;
высшее предназначение искусства – стать «незримой лестницей к христианству», для этого оно должно стать «воцерковлённым», путь христианизации искусства – обращение его к древнерусским традициям и библейским истокам;
писатель, пророчески указывающий путь спасения своего народа, сам является художественным предметом, изучение которого приводит к пониманию того, что он – ступень «незримой лестницы»;
признание аутентичности авторского толкования собственного произведения, признание права автора на то, чтобы его выслушали;
каждый писатель, вступая на писательское поприще, должен осознавать всю меру ответственности перед собственной совестью, своим народом, Богом за каждое написанное слово.

Научная новизна:

Н.В.Гоголь один из первых русских православных литературных критиков, который в своих «эстетических» и литературно-критических статьях определил православный путь развития искусства, а именно: произведение искусства должно утверждать православные догматы и духовно-нравственные законы христианства;
определены онтологические и библейско-пророческие взаимосвязи русских поэтов в свете гоголевской концепции о предназначении искусства и в частности литературы;
исследован метод символического сопоставления как специфической формы выражения многоуровневого произведения, заключающего в себе вывод о пути развития искусства;
проанализирован опыт традиционного исследования гоголевских литературно-критических и публицистических работ, основанный на социально-сатирическом подходе, и опыт исследования последних десятилетий, основанный на рассмотрении наследия Гоголя в свете духовного реализма;
рассмотрена «Авторская исповедь» и «Завещание» как литературно-эстетическая самокритика писателя.

Теоретическая и практическая значимость заключается в том, что полученные результаты могут быть использованы в педагогической и научно-просветительской деятельности для разработки лекционных курсов и спецкурсов по критике и истории русской литературы. Выводы, сделанные в диссертации, могут быть использованы в дальнейших исследованиях творчества Гоголя, в работах по проблеме литературно-критической мысли русской литературы ХIХ века. В качестве приложения предложен снятый диссертантом документальный фильм-исследование «Проблемы преподавания творчества Н.В.Гоголя в школе и вузе в свете современного гоголеведения».

Апробация работы. Основные положения и выводы исследования нашли свое отражение в выступлениях диссертанта на Всероссийской научной конференции по теме: «Современное филологическое образование: проблемы и перспективы», состоявшейся 20 апреля 2011 года в Московском городском педагогическом университете при кафедре Прикладной лингвистики и образовательных технологий в филологии. Выступление было подготовлено в форме документального фильма на тему «Проблемы преподавания творчества Н.В.Гоголя в школе и вузе в свете современного гоголеведения». Также диссертант выступил на аспирантском семинаре с темой: «Н.В.Гоголь – литературный критик». Результаты исследования опубликованы в восьми научных статьях, три из которых в журнале, рекомендованном ВАК РФ.

Структура диссертации. Работа состоит из Введения, трёх глав, Заключения и Библиографии. Первая глава состоит из трёх параграфов, вторая – из семи, третья – из пяти параграфов.
ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ
Во Введении обоснована актуальность изучаемой проблемы, определены объект и предмет исследования, сформулированы цель, задачи, определены теоретико-методологические основы и методы, показаны научная новизна, теоретическая и практическая значимость исследования, сформулированы основные положения, выносимые на защиту.

В первой главе – «Эстетические воззрения Н.В.Гоголя на искусство» – определяются эстетические взгляды Гоголя на скульптуру, живопись, музыку, архитектуру. Эстетические положения раннего Гоголя рассматриваются в контексте исторического процесса формирования эстетики в России. Установлена преемственность эстетики Н.В.Гоголя и Д.В.Веневитинова, А.И. Галича, В.Ф.Одоевского. Одну из ранних своих статей «Скульптура, живопись и музыка» (1831) Гоголь посвятил сравнению трёх видов искусства – скульптуры, живописи, музыки. Аналогично до писателя эти три вида искусства в философском аспекте анализировал немецкий философ Шеллинг. Сходство взглядов Гоголя прослеживается и с западноевропейскими эстетиками в понимании художественной эволюции. Писатель тоже был склонен считать, что художественное развитие человечества прошло через три основных этапа (искусство Древнего Востока, античность, Средневековой романтизм), прежде чем стать искусством Нового времени. Эта точка зрения, эволюционного развития искусства, находит своё отражение в статьях Гоголя: «Об архитектуре нынешнего времени» и «О средних веках». В них критик выступил за примирение «классического» античного искусства с «романтическим» искусством Средних веков. Он призвал к усвоению плодотворных начал предшествующих эпох и синтетическому их развитию в Новые времена. Современная архитектура, например, по логике Гоголя, должна стремиться к «разнообразным массам», находить полезное для себя «во всех родах зодчества». В статье «Последний день Помпеи» он также убеждал, что современная живопись должна активно пользоваться тем материалом, который выработан до неё прежними художниками. В картине К.П.Брюллова «Последний день Помпеи», в представлении Гоголя, надо видеть мастерское соединение античной пластики и романтической идеальности. Такие художественные шедевры должны стать образцами синтетического искусства. В области поэзии и прозы, то есть на литературном поприще, по мнению Гоголя, только В.Скотт и Дж.Байрон, сумели соединить в своём творчестве нормы «классического» и «романтического» искусства. Себя Гоголь завуалировано относил к числу «великих поэтов», которые соединяют в себе и философа, и поэта, и историка, и государственного деятеля.

Говоря о музыке, Гоголь не соглашался с мнением Д.В.Веневитинова. Если, в представлении последнего, музыка пробуждает у слушателя «слёзы тихого восторга», то, по мысли Гоголя, музыка превращает человеческий дух «в болезненный вопль», будит «наши меркантильные души», гонит «холодно-ужасный эгоизм», приводя к угрызениям совести и нравственному очищению. Воззрения Гоголя на музыку содержат в себе и психолого-педагогическую суть, поскольку без эмоционального, заинтересованного отношения к предмету познания само познание невозможно. Для Веневитинова в скульптуре есть «присутствие тайного божества, в живописи – мысль о бесконечном делается понятной, музыка, дополняя природу, увлекает душу далеко от земли в новый мир». Гоголь обостряет различие, сглаженное у Веневитинова, отчасти возобновляя, как бы подхватывая и усиливая схему Галича. Для последнего скульптура – чувственность, живопись – соединение чувственного с духовным, музыка – чистая духовность. Как заметил В.В.Гиппиус, «взгляды Гоголя на искусство отличаются пока ещё романтической патетикой. Суждения его резки, оценки – прямолинейны. Во всём этом угадывалась свойственная молодости запальчивость, отнюдь не всегда учитывавшая сложность и противоречивость явления. Гоголю импонирует яркость и контрастность красок романтической поэзии и живописи. Его увлекает возможность внезапной сменой красок потрясти зрителя или читателя, произвести эффект» 5 .

В первом параграфе – « Искусство архитектуры в эстетике Н.В. Гоголя» – рассматриваются эстетические взгляды писателя на искусство архитектуры, которые ярко проявились в статье «Об архитектуре нынешнего времени». По словам В.В.Вейдле, эта статья отличалась от эстетических статей, написанных двадцатидвухлетним русским литератором. «В ней не всё риторика; она даёт нам заглянуть и в художественные вкусы Гоголя, и в его исторические впечатления; но прежде всего она учит нас понимать то, о чём она написана: архитектуру ХIХ века» 6 . В обращении к традициям готики Гоголь видел глубокий смысл: победа готической прямой линии над античным кругом. В этом есть не что иное, как нарушение согласия с вещественным миром и как бы насильственное возвышение души.

Анализируя происхождение архитектуры, Гоголь считал, что идею для зодчества люди взяли из природы тогда, когда человек чувствовал на себе её сильное влияние. Искусство поставил он выше самой природы. Но, по убеждению писателя, идеи для архитектуры нужно брать из гармонического слияния природы с искусством. Решение этой благородной задачи, по его мнению, под силу любому архитектору, если этот архитектор – творец и поэт. Гоголь был убеждён, что искусством должен заниматься человек, в душе которого живёт поэт, независимо от того, каким видом искусства он занят.

Во втором параграфе – «Эстетические взгляды Н.В.Гоголя на живопись» – проанализированы воззрения критика на этот вид искусства. Рассмотрена статья Гоголя «Последний день Помпеи», опубликованная в сборнике «Арабески» в 1835 году. Картина К.П.Брюллова «Последний день Помпеи» была привезена в Петербург в конце лета 1834 года и помещена в Академии художеств. Гоголь написал статью под живым впечатлением от этого полотна.

И картина Брюллова, и статья Гоголя созданы вдохновенно. Стилистически они соответствуют друг другу настолько, что кажутся неразрывными. Лишь в 1843 году В.Г.Белинский признал, что в «Арабесках» есть три «превосходных критических статьи». Среди них – о Брюллове. Примерно с середины XIX столетия, по мере того как менялось отношение к Брюллову критиков и части публики, менялось и мнение о статье Гоголя «Последний день Помпеи».

В советское время эта статья мало интересовала литературоведов. Они сосредоточились на других сочинениях великого писателя, опубликованных одновременно с этой статьей в сборнике «Арабески» в 1835 году («Невский проспект», «Портрет», «Записки сумасшедшего»). В этих повестях, по мнению многих, было положено начало нового пути – гоголевского периода русской литературы, критического реализма. Картина «Последний день Помпеи» и статья Гоголя не укладывались в жёсткие рамки этого направления. Хотя историки искусства всегда помнили о статье, особенно если речь шла об искусстве первой половины XIX века, однако многие полагали, что писатель перехвалил художника.

М.В.Алпатов впервые сказал, что статья Гоголя принадлежит к числу наиболее известных произведений русской художественной критики, чем выгодно отличается от образцов чисто описательной критики живописи, которые, начиная с 20-х годов XIX века, начали появляться в русских журналах 7 . Картину Брюллова «Последний день Помпеи» Гоголь считал одним из ярких явлений XIX века. Она – светлое воскресение живописи. Брюллов, в оценке Гоголя, первый из живописцев, у которого пластика достигла верховного совершенства. Когда, признался Гоголь, он смотрел на картину в четвёртый раз, ему казалось, что это скульптура, постигнутая в полном совершенстве древними греками. Скульптура, перешагнувшая в живопись, сверх того, пронизанная какой-то тайной музыкой.

Особенность Брюллова-художника, по мысли писателя, – совершенно оригинальный, особенный свет. В его картинах целое море блеска. Это, считал Гоголь, его характер. Но главный признак, и что выше всего в Брюллове – необыкновенная многосторонность и обширность гения. Всё у него, начиная от общей мысли и главных фигур, до последнего камня на мостовой, живо и свежо. Этих особенностей не заметили и не оценили художественные критики гоголевского времени. У них на первом плане стояла задача чисто информационная: тщательно описать изображение, детально разобрать сюжет. Гоголь в своей статье подчеркнул, что он не станет «изъяснять содержание картины и приводить толкования и пояснения на изображённые события. Для этого у всякого есть глаз и мерило чувства. Я замечу только те достоинства, те резкие отличия, которые имеет в себе стиль Брюллова, тем более что эти замечания, вероятно, сделали немногие» 8 . Никто из современников-критиков не смог бы дать подобную оценку картине, так как никто из них не мог сравниться по таланту, смелости индивидуального суждения, по широте эрудиции с Гоголем. В этой связи А.Г.Верещагина подчеркнула, что в истории художественной критики – это удивительное прозрение. Для него был нужен гений Гоголя, его умение подняться над суетой жизни и словно бы издалека широко взглянуть на всё вокруг 9 . Это свойство присуще Гоголю-писателю, литературному критику. О чём бы ни писал Гоголь, как бы ни высмеивал и ни иронизировал, он всегда искал положительный образ, притягивающий писателя как пример, как надежда.

Как известно, Н.В.Гоголь был дружен с А.А.Ивановым, жившим с 1830 года в Италии и работавшим над картиной «Явление Христа народу». Вместе с В.А.Жуковским и А.О.Смирновой Гоголь проявлял заботу о художнике, находившемся в весьма стеснённом положении. Гоголь восхищался непостижимой судьбой этого человека. По мнению писателя, картина, над которой Иванов работал, – явление небывалое, в создании её необходимо принять участие всем, чтобы дать художнику средства закончить свою работу и чтобы он не умер над ней с голоду.

Предмет картины, в представлении критика, слишком значителен. Из евангельских мест взято самое трудное для исполнения, до этого ещё не взятое никем из художников, даже прежних богомольно-художественных веков, а именно: первое появление Христа народу. Писатель предостерегал людей от ложного заключения, что великому художнику всё доступно. На самом деле даже гений верно может изобразить только то, что он прочувствовал и о чём имеет полное представление. Иначе картина будет мёртвая, академическая. Объясняя причины долгого написания полотна, Гоголь считал, что пока в самом художнике не произошло истинного обращения к Богу, не мог он изобразить Спасителя – главного героя картины.

Эстетические воззрения на рассмотренные выше виды искусства у Гоголя носили эволюционный характер. Бесспорно, на ранних стадиях своего понимания искусства писатель находился под влиянием романтической эстетики. В свою очередь русская романтическая эстетика питалась немецкой эстетической мыслью и традициями древнерусской литературы. Господствующая же идея – синтетическое искусство, слияние всех его видов с преобладанием музыки. Но Гоголь понимал натянутость всех существующих схем, поэтому преодолел их. Искусство должно и призвано вскрыть в человеке те прекрасные, светлые, добрые чувства, которые дремлют в каждом. Любой из видов искусств: будь то скульптура, живопись, архитектура, музыка – всё должно помочь человеку заглянуть в свою «меркантильную душу» и увидеть другие, чистые, божественные начала. В своих «эстетических статьях» он морализировал, воспитывал своих соотечественников, но всё это происходило на фоне горячей, всепоглощающей и страстной преданности к искусству, которое он любил с «непобедимой силой». Эта любовь привела Гоголя к созданию эстетической утопии, которая нужна была для того, чтобы доказать самому себе «полезность» искусства. Позже оно осозналось им как очень сильное орудие нравственного воспитания людей, способное отвратить их от зла, от пошлости и мелочного практицизма, а также возбудить в них порыв к самосовершенствованию, к красоте, к идеалу.

В третьем параграфе – « Эстетико-литературные суждения Н.В.Гоголя о театре» – анализируются суждения писателя о театральном искусстве. Критик провозгласил, что театр – «кафедра, с которой можно много сказать миру добра». Защищая его просветительскую, нравственную функцию, драматург подчеркнул, что Человек призван в мир не затем, чтобы истреблять и разрушать, но, подобно самому Богу, всё направлять к добру, даже и то, что уже испортил человек и обратил во зло. И нет такого орудия в мире, которое не предназначено на службу Бога. Таково предназначение и театра в современном мире. В этой связи А.В.Моторин подчёркивает, что «Гоголь внушает мысль о том, что и современный театр может быть видом христианского богопочитания при должной мистико-символической насыщенности содержания» 10 . (Истолкование собственного «Ревизора» в подобном духе Гоголь предпринял в «Развязке Ревизора»).

Немаловажным в связи со всем вышесказанным является и решение на один из острых вопросов литературоведения: может ли автор вмешиваться в читательское восприятие своего произведение? На наш взгляд, – да. Гоголь не только посредством своего творчества, но и всей своей жизнью доказал, что поэт-писатель в России – пророк. Как отметил И.А.Ильин, «не потому, что он предсказывает будущее, хотя это возможно, и не потому, что обличает порочность людей, а потому, что через него прорекает себя созданная Богом сущность мира и человека» 11 . Поэтому поэт и предстоит, и служит этой божественной сущности. Но до Гоголя ни один их художников не высказался так предельно откровенно, ясно, и убедительно – в лирической прозе. Поэтому автор, пророчески видя путь спасения своего народа, не просто имеет право, но и обязан корректировать читательские интерпретации собственных произведений.

Николая Васильевича Гоголя (1809–1852) очень ценил . Он называл его «ярким критиком» и поручил ему в свое время вести критический отдел в журнале «Современник». Как критик Гоголь выступал нечасто. Но, несмотря на это, каждая его статья выходила своевременно и вызывала бурное обсуждение в печати.

Писатель-Гоголь по своей сути являлся приверженцем в искусстве. С позиций романтизма он подходил и к оценке художественных произведений. Он отвергал мысль о возможной систематизации творчества, считая его иррациональным явлением. Это видно из тезисов ранней статьи «Арабески». Автор писал, что искусство предполагает «благоговейное созерцание и сопереживание, в процессе которого душа человека отрешается от жизненной прозы, от всего конечного». Похожая мысль появляется и в «этюдах-фантазиях» «Об архитектуре нынешнего времени» и «Скульптура, живопись и музыка». Гоголь-критик трактовал искусство как «выражение духа народа и эпохи».

Однако писателю были близки идеи .

По мнению Николая Васильевича, искусство ценно тем, что способно пробудить все самое лучшее в душе человека, способствовать его нравственному совершенствованию.

Гоголь о Пушкине и народности

Свое понимание «народности» как выражения настроений и интересов народа писатель изложил в статье «О малороссийских песнях» (1834). Он считал, что по текстам и мелодике песен можно «догадаться» о страданиях народа, о его потребностях и желаниях. То есть, по Гоголю, песни есть выражение души народа.

В статье «В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность» (1833) Николай Васильевич задался вопросом о национальной специфике отечественной литературы. Говоря о специфике русской литературы, он рассматривает творчество и личность А.С. Пушкина, считая его выразителем подлинных настроений народа. Признавая талант крупнейшего поэта, в статье «Несколько слов о Пушкине» (1834) критик отзывается о своем великом современнике так:

«При имени Пушкина тотчас осеняет мысль о русском национальном поэте».

В то время в литературной жизни развернулась большая полемика относительно творчества Пушкина. После выхода «Бориса Годунова» и появления первых глав «Евгения Онегина» многие критики утверждали, что Пушкин «исписался», утратил талант, другие считали, что он стал излишне «аристократичен». Гоголь же настойчиво проводил мысль, что пушкинское творчество – подлинно реалистическое и народное. Развивая свой тезис, он пишет, что

Обложка пушкинского журнала «Современник»

В статье писатель подчеркивал огромное значение в современной ему эпохе. Следуя мысли просветителей, он считал, что журналы должны воспитывать своих читателей и способствовать формированию общественного мнения.

В этом главнейшую роль он отводил критике:

«Критика, основанная на глубоком вкусе и уме, критика высокого таланта имеет равное достоинство со всяким оригинальным творением».

При этом, состояние журнальной литературы он оценивает в целом как негативное.

Главное, против чего направлено острие его критики, – «торговое направление» в литературе, представленное, в первую очередь, изданиями «Библиотеки для чтения» Сенковского и «Северной пчелы» Булгарина. Тщательно анализируя каждое произведение, вышедшее в этих журналах, Гоголь приходит к выводу, что редакторы изданий нацелены больше на получение прибыли, чем на просвещение читателей. Он упрекает Сенковского и Булгарина в общем снижении ценности русской литературы, сведение ее до уровня провинциального чтива.

Также важно отметить, что Николай Васильевич выступал не столько против засилия «коммерческой» литературы, сколько против появления бесталанных ремесленников, готовых за деньги создавать любую профанацию. В своих выступлениях он выразил несогласие с тезисами Шевырева, изложенными в статье «Словесность и торговля» («Московский наблюдатель», 1835 год). Шевырев резко осуждал литераторов за то, что они публиковались в журналах за деньги, считая, что подлинная литература «продала» себя. Гоголь же продемонстрировал, что торговля бывает различной, поскольку «читатели и потребность чтения увеличилась». Следовательно, увеличилось и количество профессионально пишущих авторов-разночинцев, не связанных со службой, чинами, званиями, сословиями и сделавших литературное ремесло своим основным занятием. Таким образом, работа в журналах стала для них единственным средством заработка.

Гоголь о своем творчестве

В 1836 году написаны и программные статьи , связанные с драматургией и театром: «Петербургские записки 1836 года», «Отрывок из письма, писанного автором вскоре после первого представления «Ревизора» к одному литератору», «Театральный разъезд»). Писатель тяжело переживал неправильное понимание современниками своих произведений (в особенности, «Ревизора» и . В своих статьях он пытался прояснить свои художественные принципы.

В «Петербургских записках 1836 года» писатель приветствовал приход , который он связывал с сатирой и юмором. Рассуждая на тему значения смеха в литературе, он показывал, что смех должен быть не только развлекательным, а должен нести определенную эстетическую и смысловую нагрузку.

Читателю нужен тот «электрический живительный смех, который исторгается невольно, свободно и неожиданно, прямо от души, полон ума и высокого искусства».

Гоголь о христианизации и будущем литературы

В 40-е годы в эстетических воззрениях писателя наблюдается все больший крен в сторону религиозности. Все критические выступления позднего Гоголя призваны указать авторам то, что христианство может открыть перед отечественным искусством большие возможности. Это в наибольшей степени раскрывается в его книге-исповеди «Выбранные места из переписки с друзьями» (1847).

Надо отметить, что эта книга встретила явное непонимание со стороны современников. Белинский осуждал «христианскую проповедь» писателя, считая, что Гоголь «сломался», отрекся от себя прежнего. На самом деле, все положения, высказанные в «Выбранных местах…» являлись органическим продолжением эволюции воззрений Николая Васильевича.

В центр своего внимания писатель ставил Слово. Слово для него – основа литературного творчества. А литература, по мысли писателя, призвана не только изображать действительность и развлекать читателей, она должна воспитывать в них лучшие человеческие качества. В этом литература, по мнению автора, близка к . Именно религия (в основе которой также лежит Слово) служит проводником между человеком и высшим духовным существом – Богом. Поэт, владеющий мощным орудием – Словом, становится кем-то вроде пророка.

Суть своей концепции Гоголь достаточно полно раскрывает в статье «О картине А. Иванова». Картина «Явление Христа народу» как бы воплотила все его эстетические требования, начиная от психологизма и закачивая символико-мифологической монументальностью. В основе отечественной литературы, по мысли писателя, как раз и лежит подобный религиозно-нравственный настрой.

Этот же тезис критик развивает в статьях «Предметы для лирического поэта в нынешнее время» и «О лиризме наших поэтов». Он подчеркивает, что в основе русского лиризма лежит библейская основа.

Он советовал поэтам,

«набравшись духа библейского», спуститься, «как со светочем», к читателям и поразить «позор нашего времени».

По мнению Гоголя-критика, русская литература еще не полностью раскрыла свой потенциал, подлинной литературе еще предстоит возникнуть, и связана она будет непременно с христианизацией мировоззрения будущих писателей.
Вам понравилось? Не скрывайте от мира свою радость - поделитесь

Белинский о Гоголе

РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА В 1843

Со времени выхода в свет "Миргорода" и "Ревизора" русская литература приняла совершенно новое направление. Можно сказать без преувеличения, что Гоголь сделал в русской романической прозе такой же переворот, как Пушкин в поэзии. Тут дело идет не о стилистике, и мы первые признаем охотно справедливость многих нападок литературных противников Гоголя на его язык, часто небрежный и неправильный. Нет, здесь дело идет о двух более важных вопросах: о слоге и о создании. К достоинствам языка принадлежит только правильность, чистота, плавность, чего достигает даже самая пошлая бездарность путем рутины и труда. Но слог, это - сам талант, сама мысль. Слог - это рельефность, осязаемость мысли; в слоге весь человек; слог всегда оригинален как личность, как характер. Поэтому у всякого великого писателя свой слог: слога нельзя разделить на три рода - высокий, средний и низкий: слог делится на столько родов, сколько есть на свете великих или по крайней мере сильно даровитых писателей. По почерку узнают руку человека и на почерке основывают достоверность собственноручной подписи человека; по слогу узнают великого писателя, как по кисти - картину великого живописца. Тайна слога заключается в уменьи до того ярко и выпукло изливать мысли, что они кажутся как будто нарисованными, изваянными из мрамора. Если у писателя нет никакого слога, он может писать самым превосходным языком, и все-таки неопределенность и - ее необходимое следствие - многословие будут придавать его сочинению характер болтовни, которая утомляет при чтении и тотчас забывается по прочтении. Если у писателя есть слог, его эпитет резко определителен, всякое слово стоит на своем месте, и в немногих словах схватывается мысль, по объему своему требующая многих слов. Дайте обыкновенному переводчику перевести сочинение иностранного писателя, имеющего слог; вы увидите, что он своим переводом расплодит подлинник, не передав ни его силы, ни определенности. Гоголь вполне владеет слогом. Он не пишет, а рисует; его фраза, как живая картина, мечется в глаза читателю, поражая его своею яркою верностию природе и действительности. Сам Пушкин в своих повестях далеко уступает Гоголю в слоге, имея свой слог и будучи, сверх того, превосходнейшим стилистом, то есть владея в совершенстве языком. Это происходит оттого, что Пушкин в своих повестях далеко не то, что в стихотворных произведениях или в "Истории Пугачевского бунта", написанной по-тацитовски. Лучшая повесть Пушкина - "Капитанская дочка", далеко не сравнится ни с одною из лучших повестей Гоголя, даже в его "Вечерах на хуторе". В "Капитанской дочке" мало творчества и нет художественно очерченных характеров, вместо которых есть мастерские очерки и силуэты 279. А между тем повести Пушкина стоят еще гораздо выше всех повестей предшествовавших Гоголю писателей, нежели сколько повести Гоголя стоят выше повестей Пушкина. Пушкин имел сильное влияние на Гоголя - не как образец, которому бы Гоголь мог подражать, а как художник, сильно двинувший вперед искусство и не только для себя, но и для других художников открывший в сфере искусства новые пути. Главное влияние Пушкина на Гоголя заключалось в той народности, которая, по словам самого Гоголя, "состоит не в описании сарафана, но в самом духе народа". Статья Гоголя "Несколько слов о Пушкине" лучше всяких рассуждений показывает, в чем состояло влияние на него Пушкина. Приученная к тону и манере повестей Марлинского, русская публика не знала, что и подумать о "Вечерах" Гоголя. Это был совершенно новый мир творчества, которого никто не подозревал и возможности. Не знали, что думать о нем, не знали, слишком ли это что-то хорошее, или слишком дурное. Повести в "Арабесках": "Невский проспект" и "Записки сумасшедшего", потом "Миргород" и, наконец, "Ревизор" вполне обрисовали характер гоголевской поэзии, и публика, равно как и литераторы, разделились на две стороны, из которых одна, преусердно читая Гоголя, уверилась, что имеет в нем русского Поль-де-Кока, которого можно читать, но под рукою, не всем признаваясь в этом; другая увидела в нем нового великого поэта, открывшего новый, неизвестный доселе мир творчества. Число последних было несравненно меньше числа первых, но зато последние, в этом случае, представляли собою публику, а первые - толпу. Наша толпа отличается невероятною чопорностию, достойною мещанских нравов: она всего больше хлопочет о хорошем тоне высшего общества и видит дурной тон именно в тех произведениях, которые читаются в салонах высшего общества. Между тем реформа в романической прозе не замедлила совершиться, и все новые писатели романов и повестей, даровитые и бездарные, как-то невольно подчинились влиянию Гоголя. Романисты и нувеллисты старой школы стали в самое затруднительное и самое забавное положение: браня Гоголя и говоря с презрением о его произведениях, они невольно впадали в его тон и неловко подражали его манере. Слава Марлинского сокрушилась в несколько лет, и все другие романисты, авторы повестей, драм, комедий, даже водевилей из русской жизни, внезапно обнаружили столько неподозреваемой в них дотоле бездарности, что с горя перестали писать; а публика (даже большинство публики) стала читать и обращать внимание только на молодых талантливых писателей, которых дарование образовалось под влиянием поэзии Гоголя. Но таких молодых писателей у нас немного, да и они пишут очень мало. И вот еще одна из главных причин бедности современной русской литературы! Если кто больше всего и больше всех виноват в ней, так это, без сомнения, Гоголь. Без него у нас много было бы великих писателей и они писали бы и теперь с прежним успехом. Без него Марлинский и теперь считался бы живописцем великих страстей и трагических коллизий жизни; без него публика русская и теперь восхищалась бы "Девою чудною" барона Брамбеуса, видя в ней пучину остроумия, бездну юмору, образец изящного слогу 280, сливки занимательности и пр. и пр.

Гоголь убил два ложные направления в русской литературе: натянутый, на ходулях стоящий идеализм, махающий мечом картонным, подобно разрумяненному актеру, и потом - сатирический дидактизм. Марлинский пустил в ход эти ложные характеры, исполненные не силы страстей, а кривляний поддельного байронизма; все принялись рисовать то Карлов Мооров в черкесской бурке, то Лиров и Чайльд-Гарольдов в канцелярском вицмундире. Можно было подумать, что Россия отличается от Италии и Испании только языком, а отнюдь не цивилизациею, не нравами, не характером. Никому в голову не приходило, что ни в Италии, ни в Испании люди не кривляются, не говорят изысканными фразами и не беспрестанно режут друг друга ножами и кинжалами, сопровождая эту резню высокопарными монологами. Презрение к простым чадам земли дошло до последней степени. У кого не было колоссального характера, кто мирно служил в департаменте или ловко сводил концы с концами за секретарским столом в земском или уездном суде, говорил просто, не читал стихов и поэзию предпочитал существенности, - тот уже не годился в герои романа или повести и неизбежно делался добычею сатиры с нравоучительною целью. И - боже мой! - как страшно бичевала эта сатира всех простых, положительных людей за то, что они не герои, не колоссальные характеры, а ничтожные пигмеи человечества. Она так безобразно отделывала их своею мочальною кистию, своими грязными красками, что они нисколько не походили на людей и были до того уродливы, что, глядя на них, уже никто не решался брать взяток, ни предаваться пьянству, плутовству и проч. Прошло это время, - и общество, которое так хорошо уживалось с такою литературою, теперь часто ссорится с нею, говоря: как можно писать то-то, выставлять это то, выдумывать такое-то - и многие из этого общества чуть не со слезами на глазах клянутся, что ничего не бывает, например, подобного тому, что выставлено в "Ревизоре", что все это ложь, выдумка, злая "критика", что это обидно, безнравственно и пр. И все, довольные и недовольные "Ревизором", знают чуть не наизусть эту комедию Гоголя... Такое противоречие стоит того, чтоб обратить на него внимание...

Сатира - ложный род. Она может смешить, если умна и ловка, но смешить, как остроумная карикатура, набросанная на бумагу карандашом" даровитого рисовальщика. Роман и повесть выше сатиры. Их цель - изображать верно, а не карикатурно, не преувеличенно. Произведения искусства, они должны не смешить, не поучать, а развивать истину творчески-верным изображением действительности. Не их дело рассуждать, например, об отеческой власти и сыновнем повиновении: их дело - представить или норму истинных семейственных отношений, основанных на любви, на общем стремлении ко всему справедливому, доброму, прекрасному, на взаимном уважении к своему человеческому достоинству, к своим человеческим правам; или изобразить уклонение от этой нормы - произвол отеческой власти, для корыстных расчетов истребляющей в детях любовь к истине и добру, и необходимое следствие этого - нравственное искажение детей, их неуважение, неблагодарность к родителям. Если ваша картина будет верна - ее поймут без ваших рассуждений. Вы были только художником и хлопотали из того, чтоб нарисовать возникшую в вашей фантазии картину как осуществление возможности, скрывавшейся в самой действительности; и кто ни посмотрит на эту картину, всякий, пораженный ее истинностию, и лучше почувствует и сознает сам все то, что вы стали бы толковать и чего бы никто не захотел от вас слушать... Только берите содержание для ваших картин в окружающей вас действительности и не украшайте, не перестраивайте ее, а изображайте такою, какова она есть на самом деле, да смотрите на нее глазами живой современности, а не сквозь закоптелые очки морали, которая была истинна во время оно, а теперь превратилась в общие места, многими повторяемые, но уже никого не убеждающие... Идеалы скрываются в действительности; они - не произвольная игра фантазии, не выдумка, не мечты; и в то же время идеалы - не список с действительности, а угаданная умом и воспроизведенная фантазиею возможность того или другого явления. Фантазия есть только одна из главнейших способностей, условливающих поэта; но она одна не составляет поэта; ему нужен еще глубокий ум, открывающий идею в факте, общее значение в частном явлении. Поэты, которые опираются на одну фантазию, всегда ищут содержания своих произведений за тридевять земель в тридесятом царстве или в отдаленной древности; поэты вместе с творческою фантазиею обладающие и глубоким умом, находят свои идеалы вокруг себя. И люди дивятся, как можно с такими малыми средствами сделать так много, из таких простых материалов построить такое прекрасное здание...

Этою творческою фантазиею и этим глубоким умом обладает в замечательной степени Гоголь. Под его пером старое становится новым, обыкновенное - изящным и поэтическим. Поэт национальный более, нежели кто-нибудь из наших поэтов, всеми читаемый, всем известный, Гоголь все-таки не высоко стоит в сознании нашей публики. Это противоречие очень естественно и очень понятно. Комизм, юмор, ирония - не всем доступны, и все, что возбуждает смех, обыкновенно считается у большинства ниже того, что возбуждает восторг возвышенный. Всякому легче понять идею, прямо и положительно выговариваемую, нежели идею, которая заключает в себе смысл, противоположный тому, который выражают слова ее. Комедия - цвет цивилизации, плод развившейся общественности. Чтоб понимать комическое, надо стоять на высокой степени образованности. Аристофан был последним великим поэтом древней Греции. Толпе доступен только внешний комизм; она не понимает, что есть точки, где комическое сходится с трагическим и возбуждает уже не легкий и радостный, а болезненный и горький смех. Умирая, Август, повелитель полумира, говорил своим приближенным: "Комедия кончилась; кажется, я хорошо сыграл свою роль - рукоплещите же, друзья мои!" В этих словах глубокий смысл: в них высказалась ирония уже не частной, а исторической жизни... И толпа никогда не поймет такой иронии. Таким образом, поэт, который возбуждает в читателе созерцание высокого и прекрасного и тоску по идеале изображением низкого и пошлого жизни, в глазах толпы никогда не может казаться жрецом того же самого изящного, которому служат и поэты, изображавшие великое жизни. Ей всегда будет видеться жарт в его глубоком юморе, и, смотря на верно воспроизведенные явления пошлой ежедневности, она не видит из-за них незримо присутствующие тут же светлые образы. И еще много времени пройдет, и много новых поколений выступит на поприще жизни прежде, чем Гоголь будет понят и оценен по достоинству большинством...

С правдивым воспроизведением действительности Белинский связывает новый этап в развитии русской литературы. В статье «О русской повести и повестях Гоголя», явившейся утверждением принципов реализма, Белинский, полемизируя с «идеальными романтиками», выдвигает положение о том, что писатель нового времени более спрашивает и исследует, нежели безотчетно восклицает. Глубокое проникновение поэзии в процессы действительности и правдивое раскрытие всей ее сложности и противоречивости в глазах критика становятся непременным условием художественности современного искусства. С точки зрения Белинского, литература не всегда располагала возможностями истинного воспроизведения жизни. Она не имела их ни в период классицизма, ни при сентиментализме, ни в пору мистического романтизма Жуковского. Теперь литература прямо обращается к широким запросам усложнившейся жизни, к реальной действительности. Поворот к реализму Белинский рассматривал как всемирное явление, которое произошло не по воле какого-либо гения, а таков был дух времени. Тяготение к реализму в русской литературе он ставил в прямую связь с национальным подъемом после войны 1812 года, когда наметился повышенный интерес к изображению человека в его общественных отношениях.

Белинский дает теоретическое обоснование двух способов воспроизведения жизни в искусстве -- субъективного и объективного. В первом случае поэт как бы пересоздает жизнь по своему идеалу, во втором -- воспроизводит ее во всей наготе и истине, оставаясь верным всем подробностям, краскам и оттенкам действительности. В соответствии с этими двумя методами творчества критик делил поэзию на идеальную и реальную. Идеальная поэзия соответствовала младенческому состоянию древнего мира, когда человеку не были доступны ни законы природы, ни истина жизни, когда он смотрел на мир глазами любовника, а не мыслителя и исследователя. Реальная поэзия соответствует требованиям нового времени, развитию общества, желающего открыть тайны жизни и найти путь к свободе и счастью человека. «Чем отличается лиризм нашего времени от лиризма древних? -- писал критик. -- У них, как я уже сказал, это было безотчетное излияние восторга, происходившего от полноты и избытка внутренней жизни, пробуждавшегося при сознании своего бытия и воззрении на внешний мир и выражавшегося в молитве и песне... Для нас жизнь уже не веселое пиршество, не празденственное ликование, но поприще труда, борьбы, лишений и страданий. Отсюда проистекает эта тоска, эта грусть, эта задумчивость и вместе с ними эта мыслительность, которыми проникнут наш лиризм».

Допуская возможность сосуществования и в современной литературе идеальной и реальной поэзии, Белинский все свои симпатии отдает второй, "называя ее «поэзией жизни, поэзией действительности... истинной и настоящей поэзией нашего времени». Ею воссоздается правда жизни, в которой и состоит главная ценность произведения искусства. «Высочайшая поэзия состоит не в том, чтобы украшать его, но в том, чтобы воспроизводить его в совершенной истине и верности», -- говорит Белинский, имея в виду явление жизни.

Торжество реальной поэзии вызвало, по мысли критика, утверждение и широкое распространение в литературе новых жанровых форм -- романа и повести. «Теперь вся наша литература превратилась в роман и повесть, -- писал критик. -- Роман все убил, все поглотил... Какие книги больше всего читаются и раскупаются? Романы и повести... В каких книгах излагается и жизнь человеческая, и правила нравственности, и философские системы, и, словом, все науки? -- В романах и повестях».

В статье «О русской повести и повестях Гоголя» дан широкий обзор повестей виднейших русских писателей 30-х годов -- А. Марлинского, В. Одоевского, М. Погодина, Н. Павлова, Н. Полевого. Никто из названных авторов не был признан критиком достойным высокого звания народного писателя. Еще не были написаны «Ревизор» и «Мертвые души», а критик-демократ объявляет Гоголя главой русской литературы, достойным преемником Пушкина. В «Вечерах на хуторе близ Диканьки», в «Миргороде» и «Арабесках» критик увидел поэзию действительности, удивительную по своей истине и глубине. Хотя в «Миргороде», по его оценке, меньше упоения и лирического разгула, но зато больше верности изображения жизни.

Особенно высоко критик оценил способность Гоголя извлекать поэзию из повседневных картин обыкновенной прозаической жизни. Он особо выделил тот факт, что писатель раздвинул рамки повествования, найдя поэзию «в нравах среднего сословия в России».

Простота вымысла, совершенная истина жизни, народность, оригинальность, комическое одушевление, всегда побеждаемое глубоким чувством грусти и уныния, -- вот в чем критик видел отличительный характер повестей Гоголя. Юмор Гоголя критик охарактеризовал как чисто русский, спокойный, простодушный, но который «не щадит ничтожества, не скрывает и не скрашивает его безобразия», а «возбуждает к нему отвращение». критический философский эстетический белинский

Проблемы реалистичности, народности, демократичности и прогрессивной идейности литературы, выдвинутые и освещенные Белинским в статье «О русской повести и повестях Гоголя», были с новой силой подняты им в полемике с «Московским наблюдателем» и его руководителем Шевыревым в 1836 году.

Борясь против развития реализма в русской литературе, Шевырев пытался отвлечь Гоголя от пристрастия к изображению «заднего двора человечества» и звал его к отображению эстетически-прекрасного.

Те же потребности русского общественного развития, та же страстная убежденность в том, что только обличительное начало и критический анализ действительности могут сделать реализм, впервые утвержденный Пушкиным, выражением передового общественного самосознания, помогли Белинскому в лице Гоголя увидеть вождя современной ему литературы, признать, что именно он «действительно стал... выше всех других писателей русских». Обосновывая это положение, критик писал: «Мы в Гоголе видим более важное значение для русского общества, чем в Пушкине, ибо Гоголь более поэт социальный, следовательно, более поэт в духе времени...», «Гоголь первый взглянул смело и прямо на русскую действительность», показывал ее со «страшной правдой изображения», «во всей ее наготе». Белинский раскрыл прогрессивное, обличительное, демократическое содержание произведений Гоголя, указал на художественную оригинальность и национальную самобытность его творчества.

Считая, что именно с Гоголя «начинается новый период русской литературы», Белинский дает исчерпывающую характеристику тем принципиально новым чертам, которые приобрел реализм в творчестве этого нового гения русской литературы.

Гоголь для Белинского еще и потому основатель новой эпохи в литературе, что с него «начался русский роман и русская повесть, как с Пушкина началась истинно русская поэзия»; что он «навел общество на истинное созерцание романа, каким он должен быть...».

Критик был не только первым глубоким ценителем Гоголя, открывшим глаза современникам на величайшее значение его творений. Белинский явился борцом за Гоголя в яростной схватке со славянофилами, пытавшимися сделать писателя своим художником в трагические минуты переживавшегося им идейного кризиса.